Миновала пора дождей, наступили весенние дни, приветливо засветило солнце. Неожиданно Хун-Ахау и его товарищей по хижине перевели на другую работу: тащить огромный каменный монолит — заготовку для будущей стелы. Теперь рабов водили на дорогу, соединяющую две выступавших отрогами части города. Надсмотрщик у них остался прежний, недолюбливавший их и благосклонно относившийся только к Ах-Мису за его безропотность и силу.

Несмотря на то, что новая работа оказалась не легче прежней, товарищи Хун-Ахау и сам он были очень обрадованы происшедшим. Другая местность, новые товарищи по несчастью, с которыми стала налаживаться дружба, весенний мотор, широко и властно раскачивающий ветви деревьев, будили заглохшие было надежды. Кроме того, Хун-Ахау втайне думал, что брошенные им среди рабов — строителей храма — семена бунта также не пропадут и когда-нибудь дадут свои исходы. Но неожиданное событие резко изменило все его планы и мечтания.

Как-то раз ранним утром, когда рабы только что начали работу, со стороны города показалась большая группа людей, окружавшая носилки с занавешенным тканями верхом. Скоро уже можно было различить, что около них шли придворные: поблескивали на солнце драгоценные камни украшений, ветерок играл перьями пышных головных уборов. Надсмотрщик забеспокоился; все время поглядывая уголком глава на приближавшихся, он безостановочно покрикивал на рабов.

В десятке шагов от работавших рабы, несшие носилки, остановились; сопровождавшие безразлично смотрели по сторонам. Несколько минут прошло в молчании, потом один из придворных, стоявший у носилок, подбежал к рабам, ткнул пальцем в грудь Хун-Ахау.

— Иди! Тебя зовет юная владычица!

Хун-Ахау и придворный приблизились к носилкам. Нежный голосок из-за ткани спросил:

— Как тебя зовут, юноша?

— Его имя Упрямец, владычица, он раб! — вмешался подбежавший надсмотрщик.

— Меня зовут Хун-Ахау! — вздернув голову, нетвердым голосом произнес юноша. Он не понимал, что с ним происходит.

Из носилок послышался легкий смех.

— Так ты тоже из рода владык? [3]

Хун-Ахау молчал, пристально глядя на шевелившиеся под ветерком ткани.

— Опусти глаза, дерзкий! Надсмотрщик, пришли завтра вечером этого раба во дворец ко мне! Только пусть его хорошенько перед этим вымоют!

— Так будет, владычица. — Надсмотрщик переломился в поклоне.

Носилки тронулись, полог на мгновенье раздвинулся, и Хун-Ахау увидел головку царевны. Она смотрела на него и улыбалась.

Надсмотрщик сжимал рукоятку бича, борясь с желанием ударить Хун-Ахау, но, вздохнув, отвел глаза.

— Иди работать, упрямец! — произнес он угрюмо.

Глава восьмая

БЕСЕДА ВЛАДЫК

Под вечер этого же дня в одном из дворцов Тикаля, принадлежавшем владыке Ах-Меш-Куку, самому, пожалуй, знатному по происхождению лицу в государстве после правителя, собралось несколько человек.

Они входили один за другим в обширный зал, где уже сгущались вечерние тени, долго и церемонно приветствовали хозяина и собравшихся и с достоинством рассаживались на придвигаемые рабами сиденья. Шел незначительный разговор о погоде и удовольствиях охоты, о вкусе весенних гусениц и здоровье домочадцев. Двое внимательно рассматривали фрески на сводах, очевидно не желая тратить лишних слов.

После того как двенадцатый гость, последний из приглашенных, занял свое место, хозяин, высокий красивый мужчина в расцвете сил, кивком головы удалил из зала прислуживающих и, небрежно поигрывая на груди нефритовым ожерельем, начал:

— Я рад, что в моем доме собрались все лучшие люди нашего славного города, глаза и рта мира. Велик Тикаль, и могущество его да пребудет навеки! Но чем тяжелее груз, тем сильнее должны быть держащие его руки. Много лет бремя Тикаля держат могучие руки нашего трижды почтенного владыки и повелителя. Нет и не было правителя, подобного ему! Но, — говорящий понизил голос, — годы идут своей бесконечной чередой, и под их незаметным прикосновением слабеет дыхание даже самого сильного воина. Когда-нибудь устанет и наш повелитель, тяжко его бремя…

— Уже и теперь он не слышит, как пищат по вечерам летучие мыши, это признак старости! — произнес один из самых молодых участников беседы.

— По временам у него демон схватывает дыхание, и он задыхается, я знаю это точно от одного из дворцовых служителей, — прервал говорившего высокий, высохший старик; желтый румянец пополз у него по щекам, а глаза ярко засверкали. — Он уже не всегда может провести ночь бдения…

Ах-Меш-Кук сделал левой рукой успокоительный жест и продолжал:

— Кто же, кроме нас, лучших, знатнейших людей Тикаля, должен подумать о будущем? Конечно, молодой царевич обладает всеми достоинствами, но смогут ли его юношеские руки уверенно держать бремя такой высокой власти? Будет ли он прислушиваться к голосу Высшего совета? Царевич Кантуль храбр…

— Что ты, Ах-Меш-Кук, все хвалишь сына ничтожной дочери ничтожного батаба из Йашха, любой из нас в двадцать раз достойнее его, — громким голосом прервал хозяина дома полный невысокий человек, сидевший напротив него. — Говори прямо, что ты думаешь!

Его сосед слева, до сих пор молчавший, повернул к нему голову и, невинно поблескивая маленькими глазками, возразил:

— Если ты упомянул о матери царевича, то почему же не сказать и про отца — владыку Тикаля? Одно уравновешивает другое. — Но видя, что сосед побагровел, он поспешно добавил: — Впрочем, с чистотой и знатностью твоего рода, мудрый Ах-Печ, вряд ли кто сможет сравниться, кроме нашего почтенного хозяина.

— С каких пор это стало законом, чтобы сын владыки Тикаля обязательно становился его преемником? — гневно спросил высокий старик. — Преемника выбирает Высший совет из наиболее достойных. А раньше вообще вся верховная власть в городе вручалась на четыре года поочередно каждому главе знатного рода, и он только с согласия всех других предпринимал важные решения. Зачем отступили от обычаев старины? В них вся мудрость бесчисленных поколений! А теперь вы, знатнейшие люди Тикаля, не решаетесь даже сказать, что презренный мальчишка не должен быть правителем столицы мира…

Старик задохнулся от возмущения и замолчал, гневно оглядывая присутствующих.

— Нас не могут подслушать? — негромко осведомился у хозяина дома тот самый человек с лисьим выражением, который польстил Ах-Печу.

— Нет, я принял меры, — коротко ответил Ах-Меш-Кук.

— Владыки, здесь среди нас восемь человек из Высшего совета. Кто из вас, как и я, будет протестовать против назначения царевича Кантуля преемником правителя Тикаля? Что скажешь ты, владыка Ах-Меш-Кук, хваливший его? — спросил напористо Ах-Печ.

— Царевич Кантуль не должен быть властителем Тикаля! — твердо ответил хозяин дома.

— А что скажешь ты, након?

Након — руководитель всех войск Тикаля во время войны, могучий мужчина, до сих пор молчавший, — откашлялся и ответил низким басом:

— Если этот щенок и станет когда-нибудь правителем, я не исполню ни одного его приказания! Без моего слова ни один воин Тикаля не сдвинется с места и не поднимет оружия! — добавил он с гордостью.

После этих решительных слов спокойствие и сдержанность покинули собравшихся.

Все, долго таившееся под спудом, переживаемое в одиночку, вырвалось наружу. Говорили все разом. Голоса становились все громче, слова — все резче.