Время шло. Солнце палило все сильнее, но темп игры не ослабевал. Теперь Хун-Ахау понял, почему Цуль говорил, что в священной игре требуется великое умение и большое искусство: игрок действительно должен был обладать незаурядными силой и ловкостью, чтобы в такой жаре часами неутомимо гоняться за тяжелым мячом. А ведь перед игрой всем участникам предписывалось сутки поститься!

Правителю Тикаля принесли освежающий напиток. Он жадно прильнул к чаше, и блестящие капли сползли с его губ по подбородку. Глядя на них, Хун-Ахау и сам почувствовал жажду. Каково же было игрокам сейчас? — мелькнуло у него в голове. Нет, эта игра владык совсем не так хороша, как расписывал ему Цуль.

Мимо юноши неслышно скользнула Иш-Кук и подала царевне чашу с питьем. Почтительно склонившись перед Эк-Лоль, девушка в то же время, как будто случайно, наступила своей ножкой на пальцы левой ноги Хун-Ахау и то легонько надавливала на них, то отпускала. Лицо юноши залилось краской от такого бесстыдства, но сама виновница происходящего выглядела невинным младенцем. Приняв назад чашу, она снова скользнула мимо Хун-Ахау, бросив мимоходом на него горячий взгляд. Руки юноши усиленно заработали опахалом, хотя ему больше хотелось как следует огреть палкой бесстыдницу, осмелившуюся на подобные проделки.

«Ягуары» предприняли решительную атаку на «попугаев». Они неуклонно теснили своих противников все ближе и ближе к их метке, и все старания «красных» изменить положение не имели успеха. Страсти накалялись и среди зрителей: то здесь, то там слышались восклицания гнева или радости, горькие вздохи или смех, в зависимости от того, за какую команду «болел» человек. Заключались пари. Ставками были рабы, богатые одежды и украшения. Один сановник, не знавший в азарте никаких границ, предложил соседу в виде ставки свое рабство. Тот, улыбаясь, охотно согласился.

Ахау-ах-камха Кантуль издевательским тоном обратился к царевне:

— Дорогая сестра, ставлю на «ягуаров», что они победят. Не поставишь ли ты против? Пусть твоей ставкой будет твой новый опахалоносец!

Сердце у Хун-Ахау оборвалось. Он с тревогой ждал ответа Эк-Лоль.

— Хорошо, — улыбаясь согласилась царевна, — пусть будет так. Или нет, еще лучше — ставкой будет Иш-Кук. Ты благосклонен к ней! А что ставишь ты?

— Все что угодно, — самодовольно засмеялся Кантуль, — я уверен в победе!

— Право на то, чего у тебя сейчас нет, но что может быть! [4] — все так же улыбаясь, сказала царевна.

— А что это такое? — подозрительно спросил Кантуль. — Ты всегда хитришь со мной… Это какая-то загадка?

— Как хочешь… — И Эк-Лоль равнодушно отвернула голову от брата.

— Хорошо, я согласен, — сразу же крикнул царевич, — но все равно, победа будет за мной!

Хун-Ахау стоял как громом пораженный. А он ведь думал, что царевна выделяет его среди других! Наивно считал, что она не такая, как все, — лучше, отзывчивее. «Раб везде остается рабом», — с горечью подумал юноша. Но горечь обиды тотчас уступила место другому чувству, ни с чем не сравнимому ужасу перед возможностью стать рабом Кантуля. Он не очень хорошо понял последние слова царевны об Иш-Кук. Внешне Хун-Ахау оставался спокойным, мерно покачивалось в его руке опахало. Но сердце бешено колотилось. Он весь обратился в зрение, следя за ходом игры. Ведь от ее переменного счастья зависела вся его дальнейшая жизнь. Мысленно он клял свою владычицу за то, что она так беззаботно согласилась на предложение брата. Ах, почему так плохо играют «попугаи»? На подергивающееся лицо Кантуля юноша уже не мог смотреть без злобы и отвращения. «Участь раба — горькая участь!» Проклятье им всем, жирным, самодовольным бесчувственным владыкам, не знающим ни трудов, ни забот, ни горя простых людей!

Вдруг единодушный вопль, вырвавшийся из сотен глоток, потряс стадион. Могучим ударом один из «попугаев» откинул мяч на середину поля, где уже каким-то образом оказался их предводитель. Удар — и мяч снова в воздухе, и снова его принимает на себя предводитель «попугаев». Толпа игроков устремляется к центру стадиона, «ягуары» растеряны. Поздно. Точно посланный мяч ударяется о каменную голову ягуара и, отпрыгнув, ложится отдыхать на плите «синей» команды. Игра была кончена!

В веселой суматохе поздравлений с победой, криков огорченных проигрышами и погони друзей победителя за несколькими богато одетыми юношами (по обычаю выигравший имел право на костюм любого из зрителей) прошло немало времени. Царевна не напомнила о своем выигрыше Кантулю, а он сам, по-видимому, совершенно забыл о недавно заключенном пари, но на всякий случай избегал смотреть в сторону, где сидела его сводная сестра.

Неожиданно шум стих. Хун-Ахау, занятый своей радостью, что игра кончилась для него благополучно, не заметил ухода игроков с поля стадиона. Удивленный наступившим молчанием, он поднял голову и увидел, что перед входом в правый храм появились предводители соперничавших команд. Они почтительно приветствовали правителя Тикаля, который сказал несколько слов победителю. Затем предводитель «ягуаров» подошел к самому краю террасы и высоко поднял руки, как бы прощаясь со всеми. Солнце било прямо ему в лицо, и Хун-Ахау хорошо видел его спокойное и бесстрастное выражение. Незаметно появившийся около «ягуара» горбун нанес ему сильный удар ножом в сердце и моментально отскочил.

Опытность жреца была настолько велика, что побежденный пал с террасы уже мертвым. Глухой удар тела о пол стадиона — и все было кончено.

Хун-Ахау оцепенел от ужаса, и только руки его продолжали свое уже ставшее привычным дело. Так вот какова священная игра в мяч! Убить в бою врага — да, но убить своего же, убить хладнокровно и расчетливо… Как хорошо, что на его родине нет таких обычаев. И юноша с новой силой почувствовал, как ненавистен и чужд ему Тикаль — глаз и рот мира, как хвастливо называл его Экоамак. Прочь, прочь отсюда, во что бы то ни стало!

Жертвоприношением побежденного церемония была завершена. Длинная процессия снова потянулась во дворец. Солнце уже садилось, когда носилки с Эк-Лоль достигли дворца; по лицу ее было заметно, что и она утомлена прошедшим днем. Когда царевна поднялась к себе, к Хун-Ахау подошел ее управляющий, заметивший его утреннюю оплошность, и ударил юношу ногою в пах.

— В следующий раз не будешь считать птиц в небе, ленивая жаба, — произнес он с ненавистью.

Глава одиннадцатая

ВОЗДВИЖЕНИЕ «ВЕЛИКОГО КАМНЯ»

После игры в мяч царевна на несколько дней отлучилась из дворца — об этом Хун-Ахау сказал Цуль. Куда она отправилась, вряд ли знал и сам старый раб, да юноша и не допытывался. С Эк-Лоль исчез управитель, две рабыни (Иш-Кук и старуха) и четверо рабов-носильщиков. Так у Хун-Ахау появились свободные, ничем не заполненные дни. Никто им не интересовался, ничего не поручал и не следил. Цуль, теперь явно расположенный к юноше, не мешал ему уходить на несколько часов из дворца.

Хун-Ахау пытался разыскать товарищей. Первоначально, захваченный водоворотом событий, он меньше думал о них, теперь же, в эти дни относительной свободы, голос дружбы, сочувствия к ним и стыда за себя заговорил в нем с новой силой.

После нескольких тщетных попыток юноша нашел тот участок дороги, где он расстался со своими спутниками по несчастью. Но стелы, которую они тогда тащили, здесь, конечно, уже не было. По следам выбоин в дороге и раздавленных в щепки катков Хун-Ахау отправился дальше. В глубине души он надеялся, что где-то впереди, сравнительно недалеко, он обнаружит группу рабов, по-прежнему надрывающих свои силы над тяжелым куском камня, который станет когда-то стелой.